Выводы
Эти записки, в соответствии с моим пониманием законов жанра, начаты предисловием. Как известно, предисловия пишутся обыкновенно для того, чтобы оправдаться в непреодолимом стремлении написать предлагаемую книгу. А коль скоро в книге есть предисловие, в ней должно быть и послесловие. Многие действительно великие книги написаны только для того, чтобы обосновать мнения автора, ясно выраженные в эпилоге, для того, чтобы как бы незаметно, но уверенно подвести читателя к принятию, причем, к безоговорочному принятию этих мнений. Я ни в чем и никого не хочу убеждать, да и нет у меня какой-то особой идейной платформы, которая своей значимостью оправдывала бы стремление поучать других.
Я — не учитель жизни. Я — учитель физики, просто физики — не метафизики. Мои записки являют собой повесть моей жизни, а не исповедь моей жизни, тем более, не исповедание веры. Хотя слова повесть и исповедь имеют общее происхождение (у них один общий, весьма древний арийский корень — «весты, «веды»), их смысл все же различен. Сейчас я хочу подчеркнуть только одно.
Исповедь, в частности, предполагает полноту рассказа исповедывающегося, излагающего то, что он считает правдой. Сделать это, рассказывая свою жизнь, очень трудно, практически невозможно. О некоторых моментах своей жизни я не стал писать сознательно, о других — не знал, как лучше это изложить.
По некотором размышлении, снова пережив все эти 70 с лишним лет, и на основании вновь при этом осмысленного жизненного опыта, я пересмотрел свое решение по одному из сознательно не упомянутых эпизодов. Ранее я решил не упоминать о нем, считая его мелким, носящим слишком персонифицированный характер и потому неинтересным. В связи с этими записками, совсем недавно, я рассказал сей эпизод своей жене, о чем ничего до того никогда и никому, в том числе и ей, не говорил. Рассказав, как после сеанса у психотерапевта, понял, что эта история несет в себе некий заряд информации более общего значения, чем просто повесть об обиде некоего мальчика по имени Коля Карлов.
Это случилось в январе 1943 года, сразу по приезде в Москву. Я был восстановлен как ученик 6-го класса в своей старой школе на 5-й улице Ямского Поля. Это было время школьных каникул. До меня никому не было дела. У отца хватало забот на заводе, мама была в Арзамасе. Въезд в Москву был надежно перекрыт заградотрядами. Все вокзалы были оборудованы санпропускниками. Строжайше соблюдалась светомаскировка. Но в город потихоньку возвращалась жизнь. В зимние школьные каникулы 1943 года в Колонном зале Дома Союзов для московских школьников была устроена новогодняя елка.
Возможно, будь я регулярным учеником своей старой школы, то за свои академические успехи мог бы быть удостоенным пригласительного билета на это радостное мероприятие. Но чего не было, того не было. Ничего о том не зная, я спокойно бездельничал, да читал Проспера Мериме. Как вдруг одна из приятельниц моего дядюшки, очень светская дама, передает для позабытого и позаброшенного мальчика из хорошей семьи пригласительный билет в Дом Союзов.
Радостно схватив его, я отправился на Охотный Ряд. Все шло своим чередом: концертная часть, натужные попытки создать в фойе концертного зала очаги самодеятельного веселья- Но тепло, светло и радостно от неосознаваемого сознания возвращения элементов довоенной жизни.
В разных углах фойе начали раздавать новогодние подарки. Возникли маленькие очереди, но все шло чинно и спокойно. Подошла моя очередь, я протянул соответствующей Снегурочке свой пригласительный билет. В ответ я получил резкое: «Нет!» без всяких комментариев. Ошеломленный, я ничего, дурак слабоумный, с ходу не понял. И решил, подойдя к другому киоску вне пределов видимости первого, повторить сей печальный опыт.
И увидел, что пригласительные билеты тех ребят, которые получали подарки, отличались от моего наличием некоего талона, в обмен на который и выдавался «от имени и по поручению Деда Мороза» упомянутый презент. Я понял все. Мне плюнули в душу, в восторженно распахнутую душу наивного мальца, за полтора года войны забывшего уроки Старой Башиловки. Я был глубоко унижен, смертельно оскорблен. Никто этого не видел, никто этого не знал, но тем горше было чувство жгучей обиды.
Я не говорю о мадам, передавшей мне билет, мир ее праху; хочется верить, что ее намерения были благими. Тогда ей в вину можно поставить только то, что она не предупредила меня заранее, тогда и не совался бы я со своим суконным рылом да в калашный ряд.
Я приобрел после того случая устойчивый иммунитет ко всем проявлениям лицемерной казенной благотворительности. С тех пор я не терплю и разного рода фальшивых праздников типа казенных новогодних елок, дней города и тому подобных, и извиняюсь, детских утренников.
Более 60 лет держал я все это внутри себя, взаперти. Теперь поведал я миру печаль свою, и стало мне легче. Как тому чеховскому мужичонке, что о печалях своих плакался в теплую лошадиную морду своей старой кобылы.
Теперь я позволю себе привести в конце всех концов мою итоговую молитву. По существу, она есть страстное моление физика о разрешении его сомнений. Слаб человек, даром, что физик. Ему нужна помощь высших сил.
