Теория колебаний
Происходило все следующим образом. Теорию колебаний, антенно-фидерные системы, распространение радиоволн, то есть то, чему меня учили на ФТФ, соответственно Сергей Михайлович Рытов, Яков Наумович Фельд (ЦНИИ-108) и Леонид Максимович Бреховских (Акустическая лаборатория ФИАН), я знал хорошо и отвечал на вопросы по этой части вполне достойно. Но когда дело дошло до того, что, собственно, и составляло основу кандидатского исследования, я поплыл. Большего позора в моей жизни не было. Я не только не смог по просьбе СМ. Рытова вывести основную формулу чувствительности радиометра, но и по просьбе A.M. Прохорова получить это соотношение из качественных физических соображений. Вердикт был прост: «Пошел вон!». Сигнал был ясен: «От тебя мы ждали большего».
Это была вторая двойка в моей жизни. По своим последствиям она качественно отличалась от первой. Тогда, на первом курсе ФТФ, получение двойки по матанализу было ясным предупреждением: «Будь осторожен, не зазнавайся!», научив меня в стрессовых условиях дикой физтешной нагрузки выбирать нужное и умело делать вид, что ты знаешь все, что от тебя требуют, всегда готов сдать зачет или экзамен по науке, необходимость познания которой для тебя сомнительна. Во втором случае ситуация была совершенно иной. Со мной разговаривали люди, меня прекрасно знавшие и которых я, в свою очередь, знал достаточно хорошо. Только с Фрадкиным я не был до того знаком. Но его присутствие в этом ареопаге только усиливало степень объективности вердикта. «Отловили» они меня не на общих вопросах, а именно на том, чем и следовало заниматься в аспирантуре.
Ответить на этот вызов можно было лишь двумя способами: либо сделать вид, что понял суть дела — и в тем умело притвориться; либо понять на самом деле. Я выбрал второй, гораздо более трудоемкий, но оказавшийся удивительно плодотворным путь — путь познания.
Оказавшись не в силах самостоятельно разобраться в хитросплетениях корреляционной теории прохождения случайных процессов через линейные и нелинейные системы, я обратился за помощью к Федору Васильевичу Бункину, моему уважаемому коллеге. Федя, в то время аспирант Рытова, работавший над своей, достаточно сложной темой, охотно взялся помочь. Мы стали работать вместе, сидя по вечерам в течение трех-четырех часов вдвоем за одним столом. В метро, по дороге домой, мы продолжали обсуждение сделанного за вечер и намечали планы на завтра. Бренные силы свои мы поддерживали половиной буханки черного хлеба, съедаемой за вечер. Здесь следует воздать должное нашим женам — Людмиле Сергеевне (Люсе) Бункиной и Елене Константиновне (Лене) Карловой. Каждая из них была замужем уже около трех лет, у каждой — дитя ясельного возраста, каждая жила в коммунальной квартире без горячего водоснабжения. Никаких памперсов, никаких стиральных машин и холодильников тогда не было и в помине. Мы уходили из дома утром в восьмом часу, возвращались домой часам к одиннадцати вечера. И так в течение нескольких месяцев. Жены при этом еще должны были работать. Но они понимали, что их мужья занимаются наукой и терпели, зная не понаслышке, что это такое. Они любили своих мужей и верили в них. Тяжело было женам аспирантов и младших научных сотрудников в середине прошлого века, когда СССР трудами этих самых младших научных сотрудников становился великой научной державой.
Надо сказать, что А.М. Прохорову понравилась моя реакция на этот экзаменационный провал. Годами позже, когда отдельные научные руководители аспирантов или соискателей ему жаловались на мою строгость на кандидатских экзаменах, Александр Михайлович всегда брал меня под защиту. Он говорил, что кто-кто, а уж Карлов-то имеет на это право.
Дальше аспирантура протекала гладко и в целом бесконфликтно. После ряда небольших скандалов, в мастерской института мне сварили надежную раму, на которой я начал монтаж своей системы. Для окончательной наладки и испытаний в виду высокой чувствительности аппаратуры и столь же высокого уровня радиопомех в институте даже ночью необходимо было выехать «в чистое поле». Ближайшим «полем» такого рода был заброшенный сарай на задворках НИИЗМа — Научного исследовательского института земного магнетизма на 42-м километре Калужского шоссе (теперь — ИЗМИРАН в городе Троицке Московской области). В начале лета 1955 года я туда выехал один-одинешенек со своей аппаратурой.
