Предметы
Физика, химия, сопромат, английский, даже история ВКП(б) шли у меня хорошо. А математика завершилась двойкой по матанализу на первой же сессии. Я и сейчас часто оказываюсь не способен понять математические рассуждения моего внука, ученика 10 класса. Для меня математика нечто вроде паяльника: хороший радиомонтажник виртуозно пользуется им, не вникая в физику эвтектики взаимных растворов металлов, составляющих припой. К сожалению, на физтехе многих завораживает слишком широко понимаемая фраза М.В. Ломоносова, что «математика тем хороша, что мозги в порядок приводит». Это так, но не всякая математика и не всегда, а только, ежели мозги до того были не в порядке. Уже упорядоченные мозги математика, познаваемая как таковая, легко в полную конфузию привести может.
Второй и третий семестры прошли регулярно, без осложнений. Я научился сдавать экзамены по математике и теорфизике, поняв чего от меня хотят. Наиболее трудной была теорфизика. И сам ЛД Ландау, и Е.М. Лившиц, и их ученики требовали, прежде всего, знания решения задач, приведенных мелким почерком в конце каждого параграфа соответствующего тома их знаменитой серии. Поэтому устному экзамену предшествовала письменная контрольная работа, на которой эти задачи, лишь слегка косметически закамуфлированные, и предлагались. Решивший задачи быстро получал свою пятерку и от устного экзамена освобождался. Какой-либо возможности списать не было, что возлагало основную нагрузку на память, поскольку распознать задачи было легко. Понявши это после первой небольшой заминки, я вполне успешно прошел все круги преподавания теорфизики. Но в результате я ее как не знал тогда, так и сейчас не знаю, а жалко.
Этот весьма печальный результат крупной педагогической ошибки великих ученых, заставляет меня с большим скепсисом смотреть на настойчиво внедряемые сейчас разного рода тестовые системы оценки знаний выпускников, абитуриентов. Ничто не может заменить живого разговора людей друг с другом, даже если один из них экзаменатор, а другой — экзаменуемый. Очень быстро становится ясным, кто из них чего на самом деле стоит.
Летние каникулы 1948 года мы, радиофизики, провели на «производственной практике» в НИИ-17. Это НИИ принадлежало авиационной промышленности.
В нем был разработан и запущен в серийное производство первый советский самолетный радиолокационный прицел на длине волны 3 см, целиком «слизанный» с американского образца, неведомым путем попавшего в руки наших инженеров.
Занимался нашей группой в 14 человек типичный дядька производственного обучения — пожилой, обстоятельный и по-своему благородный мужчина Николай Николаевич Авилов. Он хранил в себе и передавал нам всю мудрость младших командиров производства, прошедших и годы восстановления народного хозяйства страны после Гражданской войны, и годы первых, довоенных пятилеток, и годы войны. Он учил нас работать на токарных станках, приговаривая при этом, что при проектировании того или иного устройства нужно стремиться иметь в нем преимущественно тела вращения, поскольку токарные работы наиболее дешевы и наиболее точны. Он учил нас черчению, точнее, техническому рисованию, а отнюдь не начертательной геометрии, приговаривая при этом: «Чертеж — язык техника». Он был конкретен и не терпел многословия. Сердясь, он обрывал краснобая словами: «Закрой поддувало». Одному из нас, пытавшемуся возразить на его упреки в незнании какой-то конкретики заявлением, что это и знать не надо, поскольку оно в справочниках есть, он с потрясающей силой провидения сказал: «Справочник стоит три с полтиной, и тебе цена не выше будет».
Казалось бы, почто высоколобым и гордым физтехам такое опрощение, такое заземление. Нет, в этом был глубокий смысл соприкосновения с реальной жизнью, особо ценного для тех, кто намеревался работать в физическом эксперименте. Для меня же практика в НИИ оказалась своеобразным продолжением опыта работы на заводе №115.
