Плановое распределение
В то время, как известно, в СССР полностью господствовала идеология плановой экономики. Планировалось все, в том числе выпуск и так называемое «распределение» молодых специалистов. Диплом выпускникам не выдавался до тех пор, пока они не подписывали форменную бумагу со своим согласием на предлагаемое им распределение. Отделам кадров всех государственных учреждений (а других и не существовало) было строжайше предписано брать на работу только тех молодых специалистов, которые предъявляли соответствующую распределению путевку. Вузы были вынуждены строго следовать соответствующим правилам. Перед защитой дипломных проектов деканы факультетов собирали студентов-выпускников и популярно объясняли, в чем состоит их долг. В МГУ далеко не все выпускники, а особенно, выпускницы, каковыми являлись в подавляющем большинстве на историческом или филологическом факультете, были счастливы от одной только мысли уехать из Москвы на предмет преподавания истории СССР или русского языка в какое-нибудь захолустье. Так что бедные деканы крутились, как черт на сковородке. В наше время был популярен рассказ о декане исторического факультета профессоре имярек такой-то, который, окончательно зарапортовавшись, во время одного из таких собраний, заявил своим студенткам, что «выход замуж не есть выход из положения». В результате, количество беременных выпускниц резко возросло.
Мы, естественно, знали о трудностях в трудоустройстве тех, кто попадал в жернова планового распределения, но к себе все это не относили, полагаясь на то, что на базовой кафедре физтеха готовили специалистов для серьезной организации. Так оно и было, практически для всех, кроме радиофизиков, которых жестоко обманули.
В управлении руководящих кадров ПГУ нас считали специалистами по ускорительной технике и расставаться с нами не хотели. Пришло время расплачиваться за повышенную стипендию, повышенный уровень интеллектуальной свободы и повышенную самооценку.
В начале лета нас шестерых пригласили посетить некое казенное учреждение, настолько засекреченное, что я забыл, где оно находилось, и предложили вновь заполнить анкеты, изложив также на бумаге свою биографию. Более подробных анкет я больше не видел в своей длинной жизни. Двоим из нас, Тиграну Шмаонову и мне, пришлось вдвое труднее, чем остальным, поскольку мы оба были женаты, а о жене и ее кровных родственниках надо было сообщить столько же данных, что и о себе самом. В автобиографии я написал, хотя меня никто о том не спрашивал, что считаю себя сложившимся специалистом по радиоастрономической технике. На самом деле это было большим и, следует признать, сознательным преувеличением. То, что вся эта акция была прямо связана с нашим трудоустройством, было очевидно. Но нам никто, ни слова не сказал, ни о характере будущей работы, ни о нахождении возможных рабочих мест. При этом вся атмосфера этого учреждения отнюдь не способствовала какому-либо обсуждению дела по существу.
Мы призадумались. Через пару недель выяснилось, что не напрасно. ПГУ выпустило из своих цепких объятий только двоих, выдав Карлову и Шмаонову направление «в распоряжение тов. Добротина Н.А.», то есть в ФИАН, где Николай Алексеевич был заместителем директора. Вадим Конюхов попал в какую-то московскую контору «Средмаша», откуда он убег года через полтора. Веселаго, Кобелеву и Шарапову пришлось под угрозой судебного преследования ехать в «Южно-уральскую контору Главгорстроя», более известную под кодовым названием «Челябинск-40» (ныне город Озерск). Судя по всему, эта «немилость» пала на головы Тиграна и мою за то, что мы были женаты, и в «Челябинске», «Томске», «Свердловске» или в «Арзамасе» пришлось бы нам давать приличное жилье.
Витя Веселаго рассказывал мне, что «на зоне» продовольственное снабжение было превосходным, зарплаты весьма высокими и что он там впервые с довоенного времени сытно ел и хорошо жил. Сбежал он оттуда сразу же, как только Л.П. Берия был снят со всех своих постов «в партии и государстве» и расстрелян. Кобелев и Шарапов смогли уехать из «Челябинска-40» только после того, как отбыли там три «законных» года отработки после окончания вуза. Пример этот ясно показывает, что для творческих людей работа должна быть интересной существом своим, а не оплатой, или, как говорил Конфуций, «народ можно принудить к послушанию, его нельзя принудить к знанию», к знанию того, чего народ знать не хочет.
Благополучно прибыв в «распоряжение тов. Добро-тина НА», я обнаружил, что штатных единиц в отделе Хайкина нет, и в обозримом будущем не предвидится. Семен Эммануилович нашел выход, предложив поступить в аспирантуру ФИАН, назвав для исследования под его руководством безумно интересную тему. Но, честно говоря, аспирантура меня не прельщала. Аспирантская стипендия была чуть меньше физтеховской студенческой (что за нами на физфаке сохранили) повышенной стипендии отличника. Оклад жены был тоже не слишком велик. Денег нам резко не хватало. Но другого способа стать научным работником для меня тогда не существовало, и я согласился.
