Педагоги-наставники
Талант физика Юрия Павловича Европина — великолепного методиста, преодолевал нелюбовь к физике у того болота средних учеников, для которых характерно отвращение к этой прекрасной науке, как правило, из рук вон плохо преподаваемой. Он любил простые, но неожиданные вопросы, например, почему, когда стоишь во дворе нашей школы, то трамвай, идущий по Ленинградскому шоссе слышишь, но не видишь; нужно дать краткие и верные на них ответы, желательно одним словом. В приведенном примере он был полностью удовлетворен, когда ученик ему ответил двумя словами: «Длина волны». Его любимым изречением было библейское «Несть спасения во многоглаголении». Как трудно в жизни следовать этому завету!
Не могу не отметить, что в начале 70-х годов прошлого века в одном из докторских квалификационных советов НИИ ядерной физики МГУ встретились неожиданно для себя 9 (цифра прописью — девять!) докторов физико-математических наук, учеников Ю.П. Европина, выпущенных им в 1946 — 1948 годах из средней школы № 150. Тут не прибавить, не убавить.
Математик Клавдия Семеновна Сычугова была молодой женой заслуженного, но отнюдь не юного, профессора высшей математики одного из серьезных московских инженерных вузов. Он был автором очень приличного учебника по математическому анализу, она — блестящим школьным педагогом. Сычугова очень быстро выделила в классе группу в 5-6 учеников, которым скулы сводило непрерывное «толчение воды в ступе» вокруг формулы для корней квадратного уравнения. Этим ученикам, со словами: «Ты только сиди тихо и не мешай остальным», она подсовывала задачки потруднее и очень ценила неожиданные решения. Она очень любила дореволюционное издание учебника Киселева и весьма благоволила тем, кто умел деликатно и ненавязчиво показать, что он пользуется этим первоисточником, а не позднейшими упрощенными его версиями. На экзамен, который в то время проходил ежегодно, Клавдия Семеновна непременно приводила своего мужа и просила его лично проэкзаменовать нескольких ее учеников. Почему-то сей жребий всегда выпадал на долю лучших математиков класса, которым это страшно импонировало. Остальной класс тихо веселился, глядя на то, как типичный профессор в черной академической шапочке, из-под которой выбивались седые кудри, изогнувшись, как Шаляпин в роли Мефистофеля, допрашивал любимчиков математички. Не знаю, как всем остальным, но мне и эта выделенность из массы учеников, и профессорский экзамен были очень полезны. Как-то раз на таком экзамене я, вместо ожидавшихся от меня сложных геометрических построений и использования целой серии теорем, применил пару простых тригонометрических соотношений и в одну строчку получил искомый результат. Профессор был в восторге, я таял от его восторга, класс, почему-то решивший, что я утер нос «Клавдии», бурно радовался.
Если бы я не боялся обвинений в вопиющей нескромности, я бы на этом месте и на полном серьезе процитировал бы, слегка перефразировав, максиму незабвенного Козьмы Пруткова: «Похвала так же необходима учимому, как канифоль смычку виртуоза». Хотелось бы выдать эту мысль за свою и придать ей форму великого педагогического открытия. Но и на самом деле, причем не, только в педагогике школьного возраста, очень полезно тактичной похвалой поощрять успехи объекта воспитания. Особенно хорошо, когда поощрение носит не очевидный, не прямой характер, а имеет вид и смысл высокого доверия, которое отнюдь не просто оправдать.
