Неделя в Вашингтоне
Неделя в Вашингтоне была чудесной. Середина октября в этих широтах в Америке — вершина бабьего (индейского) лета. Той золотой осенью 65-го, я много ходил пешком по всем радиусам и изучил град сей от Белого дома и «до самых до окраин». Подобно Санкт-Петербургу, Вашингтон в своей исторической части прекрасен как всякий город, созданный внезапно, практически сразу, но по плану выдающихся архитекторов западноевропейской градостроительной культуры и по идее гениального политического деятеля, имя которого город носит.
Никогда не забуду маленькую баптистскую молельню, расположенную в глубоко негритянской части города на расстоянии в час-полтора быстрой ходьбы от Белого дома. У входа стоял высокий седовласый негр в черном смокинге с белой хризантемой в нагрудном кармашке. Поздоровавшись, я спросил его, можно ли мне войти, чтобы осмотреть этот дом молитвы изнутри. Его благожелательный и полный достоинства ответ гласил: «Сэр, Вы приветствуетесь войти внутрь и посмотреть вокруг!». (Sir, you are welcome to come in and to look around!). Я вошел. Храм был практически пуст. У амвона стоял хор, семь — девять негритянок, и регент. Начиналась спевка. Боже милостивый, как они пели! Крайней слева стояла негритянка на исходе цветущей молодости, небольшого роста, неладно скроенная, но крепко сшитая. Диапазон ее голоса простирался от глубокого контральто до меццо-сопрано, а сила голоса, его объем потрясали. У нее был широкий рот несколько лягушечьей формы. На высокой интенсивности она назад запрокидывала голову, закрывала в экстазе глаза и широко открывала свой треугольный рот. Такое впечатление, что при этом был виден весь ее голосовой аппарат. Ансамбль в целом был адекватен этой своей несомненной приме. При этом они прекрасно артикулировали. Я разобрал что-то вроде: «Когда святые в рай пойдут рядами в небесах, о, Боже, как бы я хотел быть в их числе, быть в их числе!». (When the Saints will go marching in Heavens into the Paradise, oh Lord, how much I would like to be in that Number, that Number!). Потрясенный и страстной силой их веры, и мощной красотой их пения, я просидел там, доколе позволяли приличия.
Местные газеты, даже общенационального уровня, в это время года регулярно оповещали своих читателей о том, как с севера на юг по штатам Новой Англии перемещается волна покраснения листьев и когда точно ее пик пройдет через ту или иную местность. Национальная гордость и патриотизм воспитываются в том числе и такими средствами.
Всему на свете есть конец, и уже через неделю я был гостем лаборатории профессора Фэна в университете с названием «Пердю», что для русского уха звучит несколько диковато. Университет этот принадлежит к группе так называемых «университетов на дарованных землях». Он был учрежден на основании внесенного еще президентом Линкольном акта конгресса США, разрешающего штатам и территориям бесплатно, безданно и беспошлинно выделять большие участки земли для создания школ высшего образования по агрономии, лесному делу, медицине и ветеринарии, а также по инженерному делу.
Университет к началу XX века стал известен как школа подготовки железнодорожных инженеров. В силу этого уже более века символом ему служило изображение черно-оранжевого, пузатенького и очень смешного паровозика. В начале 30-х годов XX века университет принял большую группу уже состоявшихся ученых-беженцев из Германии, известных специалистов по физике полупроводников. Это объясняет как расцвет под сенью паровоза фундаментальной физики полупроводников, так и то, что они, эти европейски образованные классики полупроводниковой науки, проглядели случайно сделанное их молодым сотрудником открытие транзисторного эффекта. Они точно знали, что «этого не может быть, потому что не может быть никогда». Но это так.
