На Долгопрудную
В приемную комиссию физико-технического факультета МГУ я принес документы 30 июня 1947 года. Приемная комиссия ФТФ находилась в холле второго этажа центральной части старого здания МГУ на Моховой. Под старым в те годы понималось старейшее здание, построенное еще Казаковым и восстановленное после пожара 1812 года Жилярди. Именно перед ним, в углах кордонера стояли памятники Герцену и Огареву. То здание, перед которым сидит Ломоносов и которое расположено напротив Манежа, считалось в то время новым. Памятник перед новым зданием был знаменит в Москве так называемым «эффектом Ломоносова», любоваться которым абитуриенты-москвичи водили своих коллег из провинции.
В приемной комиссии все было вполне ожидаемо — величественно неразговорчивые секретарши, улыбчивый над ними начальник, оказавшийся впоследствии заместителем декана Борисом Осиповичем Солоноуцом. Удивление даже у меня, работавшего совсем недавно на военном заводе, вызывала большая и очень подробная анкета, а также требование написать биографию, существенно расширявшую вопросные пункты анкеты. С этим тяжким трудом я справился. Когда же я рассказал об анкете отцу, он мне разъяснил, что мы заполняли бумаги, характерные для процедуры оформления допуска к секретности. На всякий случай отец дал мне ценный совет: составить и хранить вечно, используя по мере необходимости, стандартные тексты этих важных документов. Так я поступал все последующие 50 лет моей служебной жизни, добавляя по мере их появления данные о жене, её родственниках, наших детях, полученных дипломах, степенях, званиях...
Экзамены на ФТФ проводились, в отличие от всех иных вузов, в июле, и в два тура. Это было правильно, это было гуманно. Математик было две, письменная и устная, также и физика была письменной и устной. Резко отделяла ФТФ от прочих факультетов и вузов необходимость медалистам сдавать экзамены по математике и по физике. Это было «круто», говоря по-современному, так оно и воспринималось всеми, повышая градус нашего самоуважения.
Письменные работы писались в больших аудиториях нового корпуса под оглушительный запах цветущих лип и непрестанный звон трамваев, со скрежетом огибавших здание МГУ. Благополучно получив четыре пятерки, я совершенно спокойно ждал второго тура, каковой и прошел с теми же результатами. Впереди было собеседование. И тут началось настоящее волнение. Весь мир был в тумане, горло пересыхало, а спина была мокрой.
Здесь следует сказать, что собеседования проводились, по крайней мере тогда, представителями базовых институтов покафедрально в соответствии со специальностью, поступить на которую стремился абитуриент, о чем он должен был заранее заявить письменно. Вопреки моде и ожиданиям моего отца я подался не на строение вещества, а на радиофизику. Я ясно понимал, что под изучением строения вещества начальство понимает работы по ядерной бомбе, и это меня отнюдь не прельщало.
По широкой парадной лестнице нового здания МГУ густой толпой, но все на подкашивающихся ногах, поднимались на второй этаж на предмет прохождения собеседования абитуриенты ФТФ, успешно сдавшие экзамены второго тура. Поднимаясь по упомянутой лестнице, я случайно посмотрел наверх и обомлел. Будучи ростом в 183 сантиметра, я привык к тому, что, сильно не выделяясь из числа своих сверстников, я все-таки самый высокий среди них. Что греха таить, я слегка этим обстоятельством гордился, хотя никакой моей заслуги в том не было. А тут, несколькими ступенями впереди, двигался вверх малый, голова которого возвышалась над толпой соискателей, которые были ему по плечо. «Не может быть», — подумал я и продрался вперед поближе к нему. Он действительно был на голову выше меня. Как выяснилось позднее, не только буквально, но и фигурально выражаясь. Это был мой с тех самых пор самый близкий и верный друг Виктор Георгиевич Веселаго, с которым мы оказались в одной и той же учебной группе (№ 313) первого набора ФТФ МГУ.
Но вернемся к собеседованию. Радиофизики проходили собеседование в огромной, совершенно пустой, а потому гулкой аудитории. Комиссия «собеседователей» разговаривала с каждым из соискателей отдельно, вызывая их из коридора в аудиторию по одному. Волнение нарастало. Единственное пятно, просвечивающее через желтый туман времени — голова Веселаго над толпой, но куда он делся, потом, поднявшись по лестнице, хоть убей, не могу ничего сказать, не помню.
