Конец родового гнезда
В 1963 году резко ухудшилось здоровье моего отца. У него было больное сердце, он страдал стенокардией. Из Франции я ему привез несколько упаковок какого-то нового нитратного средства, которое снимало острые приступы, вызывая меньшую головную боль по сравнением с нашим нитроглицерином. Он очень любил жизнь, очень хотел жить. Мне было страшно. Я ничем не мог помочь.
В декабре этого года он неожиданно получил телеграмму от моей бывшей няньки, а своей двоюродной сестры Кати с кратким текстом: «Вася, пришли Колю». После смерти деда Николая она, продав на дрова свой родительский дом, жила одна-одинешенька в дедовой избе. Отец высылал ей регулярно немного денег, раз в год от нее приходило письмо, ей изредка писала моя мама. Все шло своим, довольно печальным чередом. И, вдруг, депеша! Что случилось? Понять невозможно. Отец сказал: «Поезжай!». Отправился. Ранним воскресным утром высадился на вологодском вокзале, который даже не стал меньше за те 18 лет, что я там не был. Быстро отыскал попутный грузовик и вскорости шел от большой дороги к родной деревне.
Деревня встретила меня неприветливо. На улицах никого — ни ребятишек, ни собак. Крытые тесом вологодские избы, по сравнению с подмосковными, крупные и высокие, стояли мрачно, как черные памятники самим себе. Ни дымка, ни огонька. Мрак.
Катя нисколько не удивилась моему приезду. Подробно расспросив меня обо всех родных, особенно ее интересовали моя жена и дети, она с простотой деревенского гения сказала, что «выписала» меня, потому что ей некому напилить и наколоть на зиму дров. В дедовом хозяйстве имелись двуручная поперечная пила и колун. Катя с большим трудом нашла деревенского подростка, который согласился попилить со мной, и дело закипело. Пилить было легко, так как пилили мы не сырую березу, а сухие и звонкие, 100-летней выдержки, отборные сосновые бревна сруба ее родительской избы. За короткий декабрьский световой день, прихватив и вечерние сумерки, я выполнил намеченное. Только не успел перетаскать дрова во двор и сложить их там в поленницу.
Мальчонка, с которым я пилил дрова, говорил мало, но все, произносимое им, звучало, как оно звучит в любой деревне под Москвой, без всякого оканья. Старики же по-прежнему окали, даже те, кто подолгу жил в Москве или Питере. Вот наглядная демонстрация силы радио и телевидения. И среди абитуриентов МФТИ я уже не мог по произношению выделять земляков, как это делал еще в недавнем прошлом. Унификация — бич советского общества. Никак не сообразят наши руководители того, что чем полнее однородность системы, тем более она неустойчива. В США это понимают, или чувствуют инстинктивно. Во всяком случае, местное радио- и телевещание способствует сохранению особенностей местного произношения...
