Книга Керенского
Книга Керенского сделала свое дело. Вскоре студсовет объявил о лекции очередного станфордского автора: «профессора Керенского — бывшего премьер-министра России (1917 год)».
Я пришел в клуб минут за 10-15 до начала и по давней привычке выбрал себе место, хотя и сбоку, но в первом ряду, с тем чтобы хорошо слышать и видеть оратора. Довольно большой, правда, без амфитеатра, зал мог бы вместить человек 500-600, но слушателей собралось не более трех сотен. Потрясала прозорливость организаторов: число заранее приготовленных стульев лишь слегка превышало количество слушателей. Благодаря этому (в полупустом зале почти 100% заполнение «посадочных» мест) создавалось настроение некоей праздничности, легкой торжественности и свободы.
Открыла вечер президент Студенческого союза, крупная, спокойная и рассудительная девушка лет — типичная Мери-Анн из раннего Марка Твена. «Профессор нашего университета Алекзандер Эф Керренски, — сказала она, — издал свою очень интересную биографию». Показав издалека народу экземпляр книги, она без долгих слов «передала кафедру» некоему профессору Шварцу, которому выпала честь представить Александра Федоровича аудитории.
Это было совсем нелишне. Аудитория, состоявшая в основном из американских студентов, в массе своей с трудом отличала Ленинград от Москвы. Информация о том, что революция, победившая в России, началась в Петрограде (бывшем Санкт-Петербурге, а теперь Ленинграде), была для них большим откровением. Шварц достаточно конспективно, но довольно толково изложил основные моменты «трудовой биографии» героя, после чего начал несколько неудачно философствовать на тему «Место АФ. Керенского в истории».
Основной тезис его философии сводился к следующему утверждению:
«Не правы древние авторы, говорившие, что историю пишут победители. Нет, историю пишут выжившие. А профессор Керенский — один из немногих выживших, чем и интересен». Все, точка. Вот тут-то и началось...
Надо было видеть, с какой резвостью вскочил Александр Федорович (ему уже шел 85-й год), как только Шварц отошел от микрофона. Надо было слышать, с какой страстью и силой он начал говорить. Брезгливым движением он отодвинул от себя микрофон, и его ясный и звонкий баритон без труда наполнил зал. Он, несомненно, был оратором от Бога. Несмотря на то, что он говорил на чужом языке, его речь легко овладевала вниманием аудитории. Невольно вспоминались расхожие штампы советской историографии о «главно-уговаривающем бонапартике». Тем более, что Керенский в значительной мере сохранил свой внешний вид, хорошо знакомый людям моего поколения по советским политическим карикатурам 30-х годов: та же короткая стрижка «бобриком», тот же массивный нос, та же сухощаво стройная фигура. Сразу же, после нескольких первых фраз, стало понятно, почему не только восторженные курсистки, но и умудренные жизненным опытом политики типа посла Французской республики в России Мориса Палеолога воспринимали А.Ф. Керенского вполне серьезно и до февраля, и, особенно, после февраля 17-го.
