Государственный экзамен по физике
Студент подходил к столику Капицы на более или менее «ватных ногах», но на первой же минуте контакта твердо вставал на ноги, и голос его тоже твердел. Какие флюиды и как испускал Петр Леонидович, не знаю. Лишь по собственному опыту могу сказать, что его аура была интенсивна и в этой ситуации действовала на студента весьма положительно. Вот тут-то и начиналось то самое главное, ради чего все это и затевалось. Студент должен был отвечать на вопрос по своему собственному, заранее сделанному выбору. Существовало два варианта выбора: студент должен был либо рассказать Капице о результатах самостоятельно выполненной научной работы, либо дать анализ серии опубликованных работ какого-либо известного исследователя. Первое, как я понял, правда, несколько поздновато, было предпочтительнее.
Прежде всего Петром Леонидовичем выяснялись степень самостоятельности излагаемого исследования и серьезность его замысла. На это отводилось два-три точно поставленных вопроса. Затем, если докладывался эксперимент, что приветствовалось, подробно, но кратко, обсуждался вопрос о его ошибках. На всё про всё уходило на каждого человека минут пять-семь, в редких случаях десять.
Так оно и шло, спокойно, доброжелательно, но строго. Подошла очередь нашей группы. Одним из первых на сцену поднялся Витя Веселаго. И тут произошел занятный эпизод — хорошая иллюстрация известного положения «не круг узок, а слой тонок». Получив свою заслуженную пятерку, Витя бодро и гордо, вытянувшись во весь свой немалый рост, шествовал от стола экзаменатора по упомянутой диагонали сцены нашего актового зала. Впечатление, что шел он, как говорится, «на автопилоте», ничего вокруг не видя и не слыша. Вдруг, когда Виктор прошел больше половины длины этой самой диагонали, неожиданно раздался характерный хрипловатый, но высокий голос Петра Леонидовича: «Товарищ Веселаго!». Витя сразу же осел, как будто из него резко выдернули некий стержень. Когда он повернулся лицом к Капице и сделал первый шаг в его сторону, тот, все тем же скрипучим фальцетом, спросил: «А скажите, пожалуйста, в 1908 году не служил ли кто-нибудь из ваших родственников в Кронштадте?». Витька, воспарив духом, ответил честно: «Да» и начал что-то говорить о двоюродном деде, морском офицере, но Петр Леонидович прекратил жестом дискуссию и обратился к очередному студенту.
В те годы не было принято широко обсуждать вопросы генеалогии, для многих, и особенно, для тех, чьи корни восходили к именам, известным в истории России, следование великой формуле Ф.И. Тютчева «Молчи, скрывайся и таи...» было единственной гарантией некоей, весьма условной безопасности. Правда, я к тому времени прочел «Цусиму» Новикова-Прибоя и знал, что «беспутный мичман Веселаго» был списан с эскадры адмирала Рождественского после пьяного скандала, оным мичманом учиненного в публичном доме на Мадагаскаре.
Кстати, о «тонкости слоя». Много позднее, в начале 60-х годов прошлого века, когда ВТ. Веселаго был уже старшим научным сотрудником Лаборатории колебаний ФИАН, в эту лабораторию нанес свой один из немногих (я помню только два) визитов директор института академик Д.В. Скобельцын. В одной из лабораторных комнат ему был представлен Виктор Веселаго. Величественно вельможный и внешне всегда невозмутимый, Дмитрий Владимирович слегка оживился и в изысканно вежливой форме поинтересовался, не с отцом ли Виктора Георгиевича он, Скобельцын, имел счастье в начале века обучаться в петербургской гимназии, номер такой-то. Получив утвердительный ответ, директор ФИАНа дальнейшего интереса ни к личности В.Г. Веселаго, ни к его научным результатам не проявил.
Настал мой черед предстать перед очи Капицы. Я рассказывал об опытах П.Н. Лебедева по измерению светового давления. На Петра Леонидовича хорошее впечатление произвел тот факт, что я прочел все опубликованные Лебедевым на эту тему работы, в том числе и на немецком языке, и обратил должное внимание на технику стеклодувных работ и достижения высокого для того времени вакуума. Трудности начались, когда я заговорил об измерении Лебедевым светового давления на газы. Автор меня не убедил в том, что ему удалось достаточно полно исключить тепловой эффект. Не был в этом убежден и академик Капица. Я же, глупый, вместо того, чтобы честно и прямо сказать о своих сомнениях и их обосновать, взялся всячески защищать Петра Николаевича от Петра Леонидовича и был в ходе коротенькой дискуссии вдребезги разбит. Была получена боевая четверка — результат не слишком высокий, но достойно заработанный и, главное, точно соответствовавший моему уровню постижения курса общей физики в то время. Как говорится, «по делам вору и мука». Во всяком случае, этой четверткой я горжусь гораздо больше, чем теми пятерками, что мне ставили Ландау и Лифшиц. Очень хочется надеяться, что урок пошел впрок.
Все это действо происходило в зимнюю сессию третьего курса, то есть в январе 1950 года. В самом начале зимних каникул, 24 января, академик ПЛ. Капица приказом заместителя министра высшего образования СССР А. Михайлова был уволен из Московского государственного университета «за отсутствием педагогической нагрузки».
Это было начало конца ФТФ МГУ.
