Дедушка Петя
Дедушка Петя своим примером доказал, что легкость характера отнюдь не противоречит серьезности, а некий налет легкомысленности — глубинной мудрости. С наступлением НЭПа многие его знакомые в Николаеве, бросились в бизнес, где некоторые весьма преуспели. Бабушка толкала дедушку на этот же путь. Он сопротивлялся, приговаривая: «Большевики пришли к власти всерьез. Им все это противно. Я не буду им противоречить и останусь мелким служащим».
Его любимой фразой было украинское: «Вумный, вумный, аж дурный». Чтобы порвать со средой мелкого бизнеса, он уехал из Николаева в Ленинград, где его высокая деловая репутация установилась еще в годы Первой мировой войны. Вторую войну он не пережил. Дед Петя остался в Караганде навсегда, умерев от скоротечного туберкулеза в декабре 1943 года. Бабушка на следующий год вернулась в Москву, где счастливо прожила, попеременно, у сына и у дочери до 95 лет.
Весь 1942 год, на мой взгляд, самый тяжелый год Отечественной войны, мы прожили в Новосибирске. Отец и мать работали, отец — на заводе, мать — в «Военпроекте» инженером-проектировщиком. Благодаря большой практике, природному уму и хорошей памяти она была хорошим проектировщиком, а инженером никаким. Я помню ее мучения, которые возникали как только надо было решить какую-либо простенькую задачу по сопромату или строительной механике. Отец помогал ей. А вот как — это надо было слышать. Впрочем, лучше было не слышать.
Я был предоставлен самому себе. Жили мы на Красном проспекте, рядом с окружным Домом Красной Армии, впоследствии — Домом офицеров Сибирского военного округа. На ступенях этого величественного здания всегда ютилось множество мальчишек-чистильщиков офицерских сапог, среди которых летом 1942 был и я. Осталось в памяти основное ощущение того времени — чувство вечной несытости. В 13 лет я очень быстро рос и был всегда голоден.
Было бы, конечно, не честно не сказать о том впечатлении, которое производили на мою юную душу Обь и железнодорожный мост над ней, построенный инженером и писателем Гариным-Михайловским, широкий и протяженный Красный проспект и Оперный театр на нем, книги, которые я жадно и неуправляемо читал. Сильно запала в сознание мощь великолепной природы этой части Западной Сибири с ее контрастом зимних морозов и летней жары, плодородием удивительных местных черноземов. Богатый урожай картошки с небольшого участка этой благословенной земли под Новосибирском спас мне жизнь в 1943 году. Но это так, к слову.
В Новосибирске 1942 года преобладали эвакуированные москвичи, ленинградцы, харьковчане. Противоречий с местным населением, в отличие от других мест, не было. Прежде всего, потому, что эвакуация в этот город проводилась очень организованно. Люди прибывали не самотеком, а целыми заводами, сплоченными коллективами высокопрофессиональных специалистов.
Та немногочисленная часть местного активного населения, которая не была призвана в армию, ассимилировалась приезжими и становилась «москвичами» и «ленинградцами» по менталитету, не выезжая из Новосибирска. Этот своеобразный социо-психологический эффект взрослого мира естественным образом проецировался на уличный мир городских мальчишек. Мы вместе, местные и приезжие дружно «грабили» торговок семечками и хлопковым жмыхом на Ипподромском рынке, вместе ходили купаться на Обь, вместе честно делили доходные места чистильщиков сапог у Дома офицеров.
Москвичи привносили в это, все-таки слегка хулиганское, уличное братство «передовые технологии», сибиряки — удаль, размах, физическую силу. Мы кучковались в той части Красного проспекта, где было расположено множество маленьких, вполне сельских домиков, окруженных огородами. Стыдно сказать, но из песни, как известно, слова не выкинешь: в августе 42-го я прославился изобретением безопасного и эффективного способа воровать созревающие тыквы с грядок этих огородов. Надо сказать, что эта слава сделала как бы неоспоримыми мои притязания на хорошее место чистильщика сапог.
Должен признать, что улично-дворовые отношения в Новосибирске, где я в возрасте 13 лет прожил чуть больше года, были чище и благороднее, чем на Старой Башиловке в Москве.
